Когда обычному домашнему ребенку исполняется 18 лет, его жизнь не меняется кардинально. Да, он совершеннолетний и теперь располагает большими свободами, получает право голоса на выборах, может сдать экзамен на водительские права, может жениться… Но совершеннолетие не является поводом для родителей собрать его чемодан, выставить на лестничную клетку и помахать ручкой: «Теперь ты взрослый, живи один, решай свои проблемы сам».
Нереальная картина? Но только не в том случае, когда совершеннолетний — воспитанник детского дома.
Конечно, на улице с чемоданом он не останется — государство обеспечит его жильем. Конечно, он может продолжить учебу, если совместно с другими воспитанниками уже поступил в училище — организованно и коллективно, не задумываясь, нравится ли ему будущая профессия. Но теперь, когда дверь детского дома за его спиной закрылась, на выпускника свалится нереальное количество задач и проблем, с которыми он не готов остаться наедине. Потому что никто и никогда не учил его делать выбор, принимать решения самостоятельно.
Ребенку на выходе из детского дома нужен рядом человек, который станет его другом и помощником, проводником во взрослой жизни. Сейчас с развитием волонтерского движения у ребенка появилась возможность такую помощь получить. В Москве и других городах работают организации, одним из направлений деятельности которых является социальная адаптация детей-сирот в современном бешеном и опасном мире.
Рассказывает Елена Альшанская, президент благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам»:
— Домашний ребенок в 18 лет никогда не порывает с нами полностью. Это постепенный уход от родительской опеки, то, чего нет у ребенка из детского дома. Хорошо, если у него остались теплые отношения с воспитателем и он может вернуться, чтобы навестить его. Но это редкий случай. Недавно одна выпускница детдома захотела прийти к своей воспитательнице, но ее не пустили дальше охраны, на территории посторонним находиться запрещено. Да, в некоторых учреждениях есть службы сопровождения детей после выпуска, где-то есть воспитатели, которые оставляют подопечным личные контакты. Но в основном происходит следующее: ребенок выходит из детского дома, и эта дверь навсегда захлопывается за ним. Вот почему ему нужен взрослый, который появился бы до выпуска, а в момент прощания с детским домом, когда от свободы у таких детей буквально взрывается мозг, остался бы рядом.
Мария Рыльникова, координатор проекта «Быть рядом» того же фонда, поясняет:
— Наставничество — это история индивидуальных отношений. Это длительное общение, когда волонтер встречается с ребенком раз в неделю, а на связи с ним 24 часа в сутки. Но уже за первую встречу можно дать ребенку многое, например, возможность выбирать. Это та самая возможность, которую ему не предоставляет система коллективного воспитания в детском доме. Жизнь в учреждении — это жизнь по расписанию, в рамках режима, и неважно, хочешь ты есть или в туалет, все идут по расписанию мыть руки, обедать и так далее. Наставничество — это не просто общение, а целый план помощи, разработанный совместно с психологом. Ребенок, который соглашается на наставника, понимает, что это его дополнительный ресурс, турбокнопка, которая может ему помочь в разных жизненных ситуациях. Путем общения ребенок может узнать, чего он на самом деле хочет. Потому что таким детям сложно осознать свои желания и потребности, так как они никогда не удовлетворялись. Волонтер помогает ребенку понять, что он имеет право чего-то хотеть.
Однажды волонтер-наставник пришла с ребенком в кафе и предложила ему заказать блюдо. Процесс выбора занял у подопечного 40 минут, он никак не мог определиться. Волонтер молчала и ждала, она хотела, чтобы этот выбор ребенок сделал самостоятельно. И вот взвесив все, изучив все меню, он наконец сделал заказ. Позже волонтер рассказала психологу об этой истории и отметила, что, по ее мнению, это была бесполезная встреча, поскольку масса времени ушла только на меню. Психолог возразил ей, что как раз эта встреча была самой полезной и что волонтер сделала для подопечного многое, дав ему почувствовать, что он может самостоятельно выбирать.
— Наша задача, — продолжает Мария Рыльникова, — показать детям мир, с которым ему придется столкнуться после выпуска из детдома. Какие-то вещи, которые для нас естественны, поскольку мы выросли в семье, для них становятся настоящим открытием.
Пока ребенок в учреждении, он в относительной безопасности. Выпуск в реальную жизнь делает его легкой добычей для людей с не самыми лучшими намерениями. Выпускник детдома часто становится жертвой обмана. Задача волонтера в период подготовки — адаптировать ребенка к разным жизненным ситуациям. Ребенок из детдома задает человеку из внешнего мира вопросы, которые могут показаться нелепыми, например: «С кем ты живешь, у тебя тоже шесть соседок?» Он не знает, как сходить в магазин, как спланировать бюджет, как оплатить коммунальные услуги. Раньше в детских домах у воспитанников было больше свобод, они были знакомы с бытом, дежурили по кухне, занимались уборкой. Теперь огромное количество инструкций, СанПиНов ограничивают вовлечение детей в трудовой процесс, у них даже нет доступа к кухне, они не могут еду приготовить сами, а вдруг какая-то вспышка кишечной инфекции, за которую будет отвечать руководство? Они могут жить в учреждении, где им никто не предложит помыть пол, потому что нельзя использовать детский труд.
— Когда мы говорим, что дети из учреждений воспитываются как иждивенцы, речь идет о системной ошибке, — считает Мария Рыльникова. — Они лишены быта, поэтому общение с волонтером — это про жизнь.
— Проблема современных учреждений, — продолжает Елена Альшанская, — это тотальное отсутствие у ребенка свободы и ответственности. И так было не всегда. Вспомните книгу «Республика ШКИД». Эта система строилась по-другому, у детей было много свободы, они могли гулять, отвечать за свои поступки, быть инициативными. А сегодня ребенок даже выйти из детского дома не может, одна директор недавно с гордостью сказала: «Наши дети за территорию не выходят, у нас полностью закрытое учреждение». В нынешней системе ребенок сильно инфантилизируется. Нет ответственности за собственные решения, все делается коллективно, по команде воспитателя. Даже поступление в училище. Подростков хором отправляют учиться туда, где есть общежитие, социальные работники. Так и происходит выбор профессии.
Волонтер-наставник в среднем общается с ребенком год, знакомясь с ним до выпуска из детского дома и сопровождая его первое время в самостоятельной жизни. Иногда спустя год общение прерывается по инициативе одной из сторон. Но если годовой порог пройден, то, как правило, этот союз существует очень долго, их связь не прерывается до 22–24 лет, несмотря на появление у подопечных семьи и детей.
Многие ли дети соглашаются на общение с таким наставником? Когда волонтеры приходят в детский дом и приглашают ребят к участию в проекте, то некоторые воспринимают это предложение настороженно. Но в итоге мало кто отказывается от общения с человеком, который может стать их личным взрослым.
— В проекте участвуют те, кто хочет, — рассказывает Елена Альшанская, — и это не большинство. Вот трое, например, согласились. Остальные наблюдают, видят, как меняются сверстники, когда к ним начинают ездить взрослые. Им тоже хочется индивидуального внимания. И так со временем подтягиваются другие дети.
На сегодняшний день у волонтера, помогающего детям-сиротам, женское лицо. Это очень разные люди. Средний возраст наставников колеблется от 30 до 48 лет. Наименьший процент — это люди от 18 до 22 лет. Редко в наставники идут те, кому за 50, хотя мы очень надеемся привлекать эту категорию, у них есть свободное время, навыки и опят работы с детьми.
Интересно, что европейские психологи советуют своим клиентам с личностными проблемами заниматься волонтерской деятельностью, тем самым восполняя эмоциональный вакуум, борясь с депрессией, спасаясь от одиночества под лозунгом «Помогая другому, ты помогаешь себе». Представители фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» эту идею не поддерживают. По мнению Марии Рыльниковой, человек в состоянии депрессии не может ничего дать ребенку:
— Более того, я считаю, что это состояние является противопоказанием для волонтерства. Мы проводим собеседования и тщательно тестируем кандидатов, многим отказываем по разным причинам. Опустошенный человек будет скорее не отдавать что-то, а забирать у ребенка. Да, волонтерами могут быть люди с богатым, но непростым жизненным опытом, с травмами, но осмысленными. Одинокий человек может быть активным, он не всегда несчастный. Однако острые состояния и недавние травмы помешают таким людям работать с детьми.
Продолжает Елена Альшанская: «Я бы не воспринимала волонтерство как лекарство, наоборот, это то, что ты сам можешь дать, когда у тебя есть избыток сил, возможностей и когда ты готов к отдаче. Вот тогда ты получаешь смысл от того, что делаешь, а смысл в наше время дороже всего, он в дефиците. Но тут есть тонкий момент: нельзя ждать чрезмерной отдачи и примерять на себя роль спасителя мира, от которого зависят другие. Увы, не всегда твое влияние на чужую жизнь прекрасно, как кажется тебе, и можно навредить тому, кому помогаешь. Важно в социальной работе не считать себя богом, чтобы не было потом сожалений: «Я так старался, а он не поступил в институт». Ты не влияешь ни на кого, ты просто находишься рядом.
Администрация и персонал детских домов и больниц, с которыми волонтерские организации заключают договор, иногда проявляют недовольство их деятельностью. Сотрудников может пугать ситуация, когда авторитет волонтера становится выше, чем авторитет воспитателя. Когда это происходит, дети становятся непослушными, самостоятельными, знающими и понимающими, что им надо, уверенными в себе. С такими детьми намного сложнее работать, чем с теми, кто ведет себя пассивно.
— На начальном этапе общения с волонтером воспитатели видят, что дети начинают вести себя более вольготно, — говорит Елена Альшанская. — Важно объяснять персоналу, что стоит потерпеть ослабление поведения ребенка, так как у него появилось ощущение собственной свободы. Пока он молчаливый и все принимающий — он очень удобен. Но это может стать трагедией для него, когда он выйдет в 18 лет из детского дома и рядом не окажется никого, кто поднесет ложку к его рту.
— Иногда сотрудники могут попросить ограничить общение с волонтером, говоря, что ребенок испортился, — рассказывает Мария Рыльникова, — мы говорим: давайте это неудобство потерпим вместе. А терпеть приходится и тем и другим, ведь это только первый этап отношений ребенка и волонтера напоминает влюбленность. Потом начинается все как в любых отношениях: период охлаждения, обиды, разочарование. Наставник и подопечный проходят весь этот цикл вместе, учась преодолевать кризисы. То, как ребенок меняется, можно увидеть на примере младенца, которого волонтер впервые покачал на руках. Он чувствует тепло человеческого тела, не сознавая этого, но вспоминает, что криком может сигнализировать о своих потребностях. И начинает кричать, чем становится крайне неудобным для сотрудников. Если вы придете в Дом малютки, то в отличие от детского сада вас встретит тишина. Гробовая. Потому что, когда к ребенку не подходят, когда его потребности не удовлетворяются, он перестает звать. И то, что он начинает плакать, это значит, что он вспомнил о способе выражения своих желаний. Старшие дети, начиная общаться с волонтером, переходят из категории объектов в субъекты, ведь человек, который проявляет к ним интерес, может дать ребятам возможность почувствовать себя личностями. Например, когда я знакомлюсь с детьми и спрашиваю, как их зовут, как вы думаете, что они отвечают? Они называют свои фамилии. Я спрашиваю снова, и снова слышу: Иванов, Петров, Сидоров. Потому что всегда и везде они проходят под этими кодовыми наименованиями. И только когда я говорю ребенку: «Я Маша, а ты кто?» — до них, наконец, доходит, что меня интересует то, что до этого никого не интересовало.
Насколько сильно отличаются дети из детских домов от сверстников, у которых есть семья? Это зависит от того, какую часть жизни они провели в детском доме. Чем меньше времени, тем меньше и отпечаток. Если они прожили в учреждении с рождения до 18 лет, последствия будут, и тут важно, сможет ли такой человек социализироваться.
— На этот процесс влияют несколько факторов, — считает Елена Альшанская. — Во-первых, его биология, насколько он способен сопротивляться сложностям, во-вторых, были ли рядом значимые для него взрослые. Это очень важно, и если у ребенка такой поддержки не было, а сопротивляемость трудностям у него слабая, то это грустная история.
Бригит: как немка стала опекуном российских подростков
Бригит — гражданка Германии, которая 25 лет назад переехала в Россию. Ее дети выросли и выпорхнули из гнезда. Для Бригит, много лет отработавшей в сфере бизнес-консалтинга, встал вопрос о том, чтобы сделать в своей жизни что-то полезное. У нее было много сил, энергии и ресурсов, чтобы помогать людям. Она решила заняться благотворительностью и через фонд «Волонтеры в помощь детям-сиротам» стала наставником для подростка из детского дома. Речь шла о программе «Один волонтер — один ребенок», когда у воспитанника детского дома появляется личный взрослый, готовящий его к самостоятельной жизни. Бригит начала курировать мальчика-подростка, регулярно навещала его, они вместе гуляли по городу, ходили в кино, посещали футбольные матчи. У ребенка были родные брат и сестра, и на глазах Бригит произошла тяжелая история, когда семья, взявшая подростков под опеку, неожиданно вернула их в детский дом под предлогом «не справляемся». Детям стали искать новую семью, Бригит участвовала в этом. Звонки раздавались из разных городов России. Когда встал вопрос о том, что ребят могут увезти в Сибирь, в семью, где уже есть 18 детей, она осознала, что не может отдать детей, «своих» детей. Были сомнения и волнения, что ей, гражданке другого государства, можно оформить опеку. В итоге выяснилось, что с видом на жительство в России это возможно. Так в семье Бригит появились три подростка.
Адаптация шла непросто. Дети выросли в детском доме потребителями, они не понимали ценности вещей, не были бережливыми, ведь взамен испорченного им всегда приносили новое. Они спокойно рвали и выбрасывали одежду, купленную в магазине, ели все подряд, но не доедали, выбрасывали. Они не понимали, что у вещей и продуктов есть цена. Сложности возникли и с учебой — педагогическая запущенность не позволяла ребятам освоить программу по русскому языку и математике, пришлось организовывать для них домашнее обучение и повторять весь материал, начиная со 2-го класса начальной школы.
Бригит оказалась требовательным опекуном. Она ввела штрафы за нецензурную лексику, вычитая из карманных денег по 50 рублей за каждое матерное слово. Есть требования, которые они должны соблюдать, например, возвращаться домой не позднее 22 часов. Для Бригит важно, чтобы они понимали: это семья, и здесь есть свои правила. Конечно, не все проходит гладко. Бывают у Бригит минуты отчаяния и тяжелой усталости. Но сейчас, по прошествии более чем полугода, она видит прогресс. Дети стали теплее, внимательнее к ней, у них появились чувства. Научились говорить «спасибо», извиняться, когда виноваты. Не хотят ее огорчать, интересуются ее делами и настроением, стали заботливее и внимательнее. Они осознают, что находятся не в гостях, а у себя дома. Опекун с самого начала давала детям свободу выбора, говорила, что если им тяжело, то они могут всегда вернуться в детский дом. Но ни один из них туда возвращаться не хочет. Что самое главное для приемных родителей? Бригит считает, что это чувство юмора и здоровый пофигизм. Особенно если вы становитесь опекуном сразу нескольких детей. Особенно если все они подростки.
Ирина: помочь подросткам найти дорогу
Ирина занялась волонтерской деятельностью, когда ей было 23 года. На это решение повлияла история ее жизни. Она росла без отца, а мама не давала ей достаточно любви и тепла. Ирина часто задумывалась о детях, живущих в детском доме, понимая, что если ей так одиноко и плохо, то как должно быть им, оставшимся без обоих родителей? Так она стала волонтером и уже 7 лет занимается этой деятельностью. Работа в ювелирной компании не помешала ей быть координатором группы наставников в детском доме.
Около двух лет она курировала мальчика, но потом, когда детский дом был расформирован, подросток переехал в другой регион. Ирина не забывала о воспитаннике, а он спустя годы нашел ее в соцсетях. Оказалось, что все это время мальчик пытался ее найти, хранил ее подарки, помнил подробности их встреч. Сейчас он совершеннолетний, окончил колледж, нашел работу, собирается завести семью. При встрече с ним Ирина плакала от счастья и от радости, что у этой истории счастливый конец. Она и ее воспитанник больше не теряются, постоянно на связи, созваниваются и видятся.
Теперь Ирина — временный опекун двоих мальчиков-подростков. Это дети с психологическими травмами и тяжелыми судьбами. Один живет в детском доме с рождения, второго за кражу вернула в учреждение приемная семья. С обоими мальчиками адаптация проходит нелегко. Были оскорбления со стороны старшего ребенка, он скандалил, пытался сам отказаться от наставника, не дожидаясь, пока Ирина бросит его. Младший красил волосы в розовый цвет, курил, попадал в полицию. Прошло не так много времени, но оба подростка изменились, стали более чуткими, боятся обидеть Ирину. Своей основной задачей наставник видит в их подготовке к взрослой жизни, в их социализации, ведь оба воспитанника детского дома инфантильны и в глубине души уверены, что окружающие всегда будут их жалеть. Им сложно общаться и ориентироваться в реальном мире. Ирина вспоминает, что для этих подростков поначалу было проблемой даже заговорить с продавцом в магазине или спросить у прохожего дорогу.
