С одной стороны — система, в которой все, кто хочет, заняты на низкооплачиваемой работе — это препятствие для ускоренного развития, с другой некоторые специалисты уверены: намного лучше иметь низкооплачиваемую работу, чем никакой
Интересную тему, имеющую самое непосредственное отношение к России, которая гордится низким уровнем безработицы, поднял в ФБ экономист Константин Сонин
Когда меня — да и любого грамотного экономиста, по-моему — спрашивают про то, может ли помочь в России мягкая денежная политика, «дешёвые деньги» — я сразу указываю на один параметр, который этому чётко противоречит. А именно — в России сейчас низкая безработица. В этой ситуации мягкая денежная политика стимулировать рост не может. (Или, точнее, не видно механизма, через который она могла бы его стимулировать.)
И тут же начинается разговор о том, что в России на самом деле высокая безработица, просто «скрытая». Понятно, сторонникам печатания денег нужно придумать что-то, что можно было бы «подогнать под ответ». Но серьёзно, откуда это ощущение «скрытой безработицы»? Вот откуда — в России очень много низкооплачиваемых работающих. Не безработных, нет, но живущих бедно и плохо.
Как это всё устроено можно прочитать в новой работе Гимпельсона и Капелюшникова, крупнейших специалистов по российскому рынку труда, написанной в соавторства с Анной Шаруниной. Или, кому скучно разбираться цифрах, есть краткий пересказ — в колонке Павла Аптекаря. Важно, что это очень устойчиво и очень институционализировано — это не работа студентов репетиторами, а бабушек нянями. Это — устойчивое состояние миллионов (и десятков миллионов) людей.
И эту устойчивость нельзя недооценивать. Те, кто любит рассуждать про «скрытую безработицу», по-книжному представляют себе человека — он у них, как в теоретической модели, всё время готов сорваться с места и перейти на новое, лучше оплачиваемое место. Опыт 1990-х прекрасно показал, насколько это неадекватное представление о реальном мире: миллионы людей поменяли работу, но десятки миллионов продолжали делать в точности то же самое, несмотря на упавшую зарплату. И годами мечтали о том, чтобы за эту, уже ненужную в новой экономике работу, платили больше, а не о том, чтобы найти другую.
Отчасти эту ситуацию — практически повсеместную доступность низкооплачиваемой постоянной работы — можно интерпретировать как форму социальной защиты. Как, например, масштабное «псевдостуденчество» — когда студенты работают на полный рабочий день, считаясь дневными студентами вузов. Но здесь масштаб гораздо больше. Реально, по факту, Россия — это страна с масштабной, развитой системой социальной защиты, только бедная относительно этой системы. Отличие от Скандинавии не в том, что покрыто социальными гарантиями, а то, что на каждую гарантию куда меньше денег.
С одной стороны, истоки этого явления восходят к советским временам. Но я бы эту «колею» не переоценивал. В кризис 2008-09 года безработица резко скакнула вверх вслед за внешним шоком (и валютной политикой). Вот те меры, которыми она была ликвидирована — раздувание госсектора, искусственное увеличение занятости в госкомпаниях, давление на бизнес, особенно в моногородах, в сторону поддержания занятости создали эту «социальную защиту».
Хорошо это или плохо? Как посмотреть. В вопросе: что лучше — чтобы 80% имело хорошую работу, а 20% — никакой или 100% плохую? — нет «правильного» ответа. С одной стороны — система, в которой все, кто хочет, заняты на низкооплачиваемой постоянной работе — это препятствие для ускоренного развития. С другой — и Гимпельсон и Ко это подчеркивают: намного лучше иметь низкооплачиваемую работу, чем никакой.
