Чем были для России 1992-1995 годы? Любой, кто жил в то время, ответит так: «Ну как же. Гайдаровские реформы. Гиперинфляция. Распад СССР. Расстрел из танков Белого дома. Войны в Абхазии и Приднестровье. Начало чеченской войны». Это то, о чем сообщали СМИ, то, на чем было сфокусировано внимание общества. А для российских врачей это было временем распространения опасной эпидемии. Эпидемии смертельной болезни, которая, как казалось, давно ушла в прошлое и о которой во времена позднего СССР можно было прочитать только у классиков русской литературы. Об эпидемии дифтерии, о героической работе врачей и о том, в чем сходство той ситуации и нынешней, вызванной коронавирусом, мы поговорили с уникальным человеком. Врач «скорой помощи» Сергей Сеньчуков, известный в православных кругах как иеромонах Феодорит, в 90-е работал «на дифтерии». Сегодня он также ездит по вызовам и спасает человеческие жизни.
фото: facebook.com
Помните рассказ Антона Павловича Чехова «Попрыгунья»? В нем врач Осип Дымов спасает больного ребенка, отсасывая у него из горла «дифтеритные пленки». При этом заражается сам и погибает. Подобный случай, действительно, имел место в реальности. В 1883 году известный российский врач Илларион Дуброво подобным же способом пытался спасти жизнь 17-летней девушке. С тем же исходом: доктор заразился и через 6 дней умер.
В СССР массовая обязательная вакцинация против дифтерии была введена в 1956 году. К концу 70-х советские специалисты заговорили о полной победе над этой болезнью на территории нашей страны. Теперь о дифтерии студенты-медики могли только прочитать в учебниках или в произведениях художественной литературы. Так что, когда в конце 80-х — начале 90-х дифтерия неожиданно вернулась, врачи поначалу не могли в это поверить. Но это были «времена смуты», а такие времена всегда сопровождаются распространением опасных болезней.
Нам удалось разыскать человека, который хорошо помнит те события. Сергей Сеньчуков, анестезиолог-реаниматолог, врач высшей категории, в 90-х был на переднем крае борьбы с эпидемией дифтерии. Тогда он работал в реанимационном отделении Первой инфекционной больницы. Сегодня доктор тоже на передовой: он работает на Первой подстанции московской «скорой помощи» и, конечно, выезжает и по вызовам больных с коронавирусной инфекцией. Это одна его «ипостась». Но есть и другая. Прихожане одного из московских храмов знают доктора как… иеромонаха Феодорита: Сергей принял постриг после смерти жены. Сегодня он совмещает работу врача на «скорой» с церковной службой.
— Это была самая настоящая, страшная эпидемия. – вспоминает отец Феодорит. – Она началась примерно в 1988 – 1989 годах, но пик ее пришелся на 1992 – 1994 годы. (В 1994 году в РФ дифтерией заболело около 40 тысяч человек, более тысячи из них погибли – М.П). Как раз в это время я работал реаниматологом в инфекционной больнице, куда в больших количествах привозили больных. Врачам на «скорых» была дана установка обращать внимание на любую ангину – не дифтерия ли это, и по возможности всех больных с ангиной госпитализировать.
— Эпидемия, получается, вспыхнула в самые последние годы существования СССР и достигла своего максимума в первые годы существования Российской Федерации в ее сегодняшнем виде. Чем же она была вызвана?
— Тогда как раз начало развиваться «антипрививочное» движение. Широко распространялась информация о вреде прививок. Боялись аллергии, боялись еще чего-то. Советские прививки действительно были плохими. И многие родители отказываться прививать детей. А ревакцинировать взрослых просто руки не доходили. Вакцина ведь со временем перестает действовать. А тут перестройка, многие теряли работу. Привился человек или нет – это никто не контролировал. Поэтому образовалось большое количество людей, которые стали легкой добычей для дифтерийной палочки.
— А прививка спасает?
— Да, привитые люди не умирают. В СССР от дифтерии прививали всех детей. Но иммунитет от прививки действует только 10 лет. Каждые 10 лет человек, по идее, должен ревакцинироваться. Но люди в большинстве этого не делают.
— Разве при устройстве на работу не требуют предъявить справку о прививках?
— Если человек устраивается врачом на «скорую помощь», то потребуют. Но, естественно, в каком-нибудь ООО «Рога и копыта», которое занимается непонятно чем, никто никаких справок проверять не будет.
— Насколько опасна дифтерия?
— Это одна из самых страшных инфекций. Конечно, смертность от нее ниже, чем от легочной чумы или Эболы. Но это очень тяжелая болезнь, люди от нее умирают в ужасных мучениях. У коринебактерии, которая вызывает дифтерию (ее также называют дифтерийной палочкой) есть токсин, который поражает человеческий организм. Если бактерий мало, то болезнь протекает легко. Но есть тяжелые формы. Сначала появляются симптомы, похожие на ангину. Развивается отек всего шейного отдела и слизистой носа, в результате чего воздух перестает проходить. Потом тяжелое поражение сердца, почек, развивается паралич… Смерть может наступить на любом из этих этапов.
— Вам приходилось наблюдать много таких случаев?
— Я работал в реанимации, к нам поступали только тяжелые больные. Больных было много. К сожалению, их далеко не всегда удавалось спасти. Могу сказать одно: у нас бывало, что за сутки 2-3 раза менялись все больные в отделении. То есть больные к нам поступали и погибали. Сейчас все признают, что это была настоящая эпидемия. Это и тогда особенно не скрывалось.
— Какие мероприятия проводились, чтобы ее остановить?
— Тогда никому не приходило в голову всех жителей Москвы посадить на карантин. На карантине были только те, кто контактировал с больными. Если в классе заболевал ребенок, то, естественно, весь класс садился на карантин. За всеми детьми наблюдали, брали мазки. Но весь мир под замок не сажали.
— А как лечили?
— Люди поступали, им вводили сыворотку. Тогда популярно было лечить эту болезнь плазмаферезом. У больного извлекалась плазма крови и она замещалась либо донорской плазмой, либо солевыми растворами. Таким образом, удалялся токсин, который был связан с белками плазмы.
— Трудно приходилось врачам?
— Тогда для нас это был такой героический период. Пришлось покрутиться. Работы хватало. Зарплаты никто нам не повышал. Средства защиты были обычные – маски, перчатки, сменный халат. Никому тогда не приходило в голову надевать на персонал, работающий с дифтерией, противочумные костюмы.
— Были случаи заражения от больных?
— За все время, что я проработал в реанимации, у нас ни один человек из числа сотрудников дифтерией не заболел. Хотя эта болезнь вполне заразная. Но у нас и корью никто не заболел, а уж корь очень заразная. Заразнее кори болезни трудно представить. Я не могу сказать, что у нас весь персонал был ревакцинирован. Люди ведь достаточно безалаберные. Вот я, честно говоря, как сделал прививку в молодом возрасте, так больше и не делал ее. Но была ситуация, когда у нашего доктора заболели дифтерией сын и дочь, причем сын достаточно тяжело. Видимо, доктор оказалась носителем. Я не помню, чтобы и в госпитальных дифтерийных отделениях кто-то заболел из врачей, медсестер или санитарок. Маски носили, перчатки носили, в каждом боксе висел сменный халат. Прежде, чем войти в бокс, врач надевал сменный халат, осматривал больного. Выходя из бокса, вешал этот халат обратно. Я после работы в инфекционной больнице 10 лет не болел ни одной инфекцией. У меня даже ОРЗ не было. Если постоянно работаешь с инфекциями, соприкасаешься с микробами и вирусами, то к ним вырабатываются антитела.
— Выходит, иммунитет может вырабатываться просто от контакта с больными?
— Когда я учился, нам рассказывали про академика Александра Билибина. Это был великий советский инфекционист. Он даже чуму не считал такой уж страшной инфекцией. Есть фотография, на которой Билибин идет по чумному госпиталю во Вьетнаме в сопровождении местных докторов. Все вьетнамские доктора в противочумных костюмах, а Билибин в халате и маске. И ничем он не заразился, и дожил до 89 лет. То есть человек, который всю жизнь работал с инфекционными заболеваниями и с той же чумой, оказался к ней менее восприимчив.
— А больных тогда было больше или меньше, чем сейчас?
— Тогда, может быть, было меньше больных в целом, но процент тяжелых больных, в том числе детей, был очень высоким. Сейчас ведь большинство болеет легко. У меня была тогда страшная история. Привезли к нам женщину с вокзала. Она заболела в пути, ее сняли с поезда. Когда ее привезли, она уже начинала задыхаться. У нее был отек шеи под подбородок. Через час у нее уже отек был от ушей до пупа. Так она и погибла, задохнулась. Кровотечения бывают при дифтерии достаточно сильные, анафилактический шок. Миокардиты. А при миокардитах во многих случаях помогает только установка кардиостимулятора. Это была действительно настоящая борьба за жизнь каждого человека. И на ИВЛ были эти больные, и на чем угодно. Но бывало, что дифтерия протекала у людей очень легко. Помимо реанимации, у нас были дифтерийные отделения — детские и взрослые. Там лежали люди с легкими и средней тяжести формами. Даже от чумы не все умирают.
— Чем отличается нынешняя эпидемия коронавируса от той эпидемии 90-х?
— Сейчас я работаю на Скорой, а тогда работал в стационаре. Это в принципе разная работа. Реаниматологов, работавших на той эпидемии, у нас, в Первой инфекционной, было человек восемь, и во Второй инфекционной было примерно столько же. Где они сейчас, я не знаю. Среди тех, кто сегодня работает в этих «ковидных» больницах, нет людей, которые помнят ту эпидемию. Напряжение сейчас очень большое, потому что работа организована по-другому. У нас были боксированные отделения, поэтому к нам шли больные, которые только к нам и должны были идти. У нас не было превентивной госпитализации. К нам поступали только очень тяжелые больные. Сейчас немножко расширили показания для нахождения в реанимационном отделении. Это, наверно, правильно. Но при этом больше нагрузки на персонал. Потому что если западный стандарт предполагает от одной до 2-3 медсестер на больного, то у нас по штату одна медсестра на трех человек, а в реальности — и на гораздо большее количество людей. Сейчас у нас эти «ковидные» отделения перегружены. И весь персонал работает в очень серьезном напряжении. Мы, на скорой, пока работаем в штатном режиме. Я даже не могу сказать, что очень сильно прибавилось общее количество вызовов. В стационарах все сложнее. Тем более, что любое перепрофилирование всегда болезненно для любого стационара.
— Все же ваша работа на «Скорой помощи» в связи с эпидемией коронавируса как-то изменилась?
— Вызовов, естественно, стало больше. Но не потому, что сильно увеличилось количество заболевших. Их много, но нельзя сказать, что их намного больше, чем в другие эпидемии. Дело в том, что сейчас очень много вызовов к людям, которые либо находились в контакте с заболевшими, либо подозревают, что могли где-то с ними пересекаться. Есть и настоящие больные. С ними со всеми надо производить определенные действия. На кого-то оформляются различные документы, у кого-то берутся анализы. За счет этого часть бригад просто выходит из общего режима. Допустим, бригада приехала, а там больной и с ним вместе несколько контактных. На них оформляются документы, у кого-то берутся мазки, у кого-то не берутся. На этот счет есть определенные инструкции. Эти инструкции уже несколько раз менялись. Все это занимает время. В силу того, что эти пациенты госпитализируются в определенные стационары, немножко изменилась и логистика.
— А со случаями коронавирусной инфекции вы сталкивались?
— Естественно. Но «Скорая» ведь не может точно сказать, коронавирус это или нет. Бывает, что это уже известный больной, который сидит дома с легкой формой коронавируса. Ему становится хуже, и он вызывает «Скорую». Приезжает бригада, которая принимает решение, везти ли его в больницу.
— А с тяжелыми случаями сталкиваться приходится?
— Конечно. Есть же тяжелая пневмония. Но люди обычно не доводят до того, чтобы вызывать скорую уже к умирающему.
— Вы полностью обеспечены средствами защиты?
— Пока да. Что будет дальше, сказать сложно. Есть противочумные костюмы, их мы надеваем, выезжая по вызовам, где есть подозрение на коронавирус. Есть специальные одноразовые халаты. Есть маски, респираторы, очки. Есть регламент, который предписывает, в каких случаях что надевать. То, что положено иметь по регламенту, у нас есть. Но нам сказали так: «без необходимости лишний раз не разбазаривать».
— Как пример быстрой победы над эпидемией в СССР часто приводят черную оспу в 1960-м году, распространение которой удалось предотвратить. Что мешает сейчас действовать столь же эффективно?
— Часто сравнивают несравнимые вещи. Черная оспа для нас — инфекция экзотическая, это болезнь высоко контагиозная. То есть очень легко передается. Там был нулевой пациент, которого быстро вычислили и отследили все его контакты. Так что все было просто. Карантин в том и заключается, что мы отслеживаем все контакты больного человека и их изолируем. С коронавирусом же не так. Мы не можем точно сказать, кто был нулевым пациентом. Но не важно, откуда это взялось, важно, что мы имеем сейчас. А сейчас мы имеем реально тяжелую инфекцию, которая требует оказания помощи. И имеем массовый психоз по поводу этой инфекции, который сам нуждается в коррекции. Это, действительно, массовый психоз, причем и со стороны населения, и со стороны власти. К инфекции следует относиться именно как к инфекции. От нее надо беречься, от нее надо лечиться. Она требует серьезного к себе отношения, но не паники.
— Судя по всему, вы относитесь к тем, кого можно назвать «коронаскептиками».
— Я не к коронавирусу со скепсисом отношусь, а к тем мерам, которые применяются. Если мы считаем, что эта инфекция настолько опасна, то либо надо объявлять настоящий карантин. И тогда государство берет на себя обязанность заботиться о своих гражданах. То есть все сидят по квартирам и ездят войска МЧС, раздают людям питание. Либо второй вариант, когда мы изолируем только тех, кто заболевает. А как могут защитить от инфекции пропуска? Тот, у кого работа, получит пропуск и будет передвигаться. А у кого работы нет, он и сам никуда не пойдет. Вот у меня соседи. Как только заговорили про эпидемию, они забаррикадировались и вообще из дома не выходят никуда. Даже в магазин. Еду они заказывают, им ее приносят и кладут в ящик, который стоит возле двери. В этом же ящике они оставляют деньги. Они выходят в масках, чуть ли не в скафандрах, берут эти упаковки, потом их протирают, промывают. Если люди боятся заразиться, они сами будут делать все необходимое, а большинство людей заразиться боятся.
— Но опыт показывает, что не все боятся. Людям же свойственна беспечность. Вот был же случай, когда умерла пожилая женщина – профессор университета имени Губкина. Была информация, что инфекцию могла привезти из-за границы внучка. И это произошло в то время, когда всех приехавших из-за границы, просили оставаться в карантине, когда бушевала эпидемия в Италии…
— Это была очень пожилая женщина с кучей сопутствующих заболеваний. Неизвестно, умерла ли она от коронавируса или при наличии коронавируса. В тот момент люди еще не очень хорошо понимали, что это за инфекция. С Италией ведь тоже не все так просто.
— А что там, на ваш взгляд?
— Там действительно очень много больных, но их много в совершенно определенных местах. Два города рядом, в одном чудовищная летальность, а в другом все нормально. Так не может быть. Это говорит о каких-то дополнительных обстоятельствах. В Испании зашкаливающая летальность, а рядом, в Португалии, все более-менее нормально. То есть, понятно, что инфекция есть и там. И люди умирают. Но не в таком количестве. Это говорит о том, что, возможно, есть какие-то сложности со статистикой. Самое простое – это всякую смерть даже не инфицированного, а просто контактного списать на коронавирус. Есть много способов манипулировать статистикой.
— Но мы видели, что делали китайцы в Ухане, где эпидемия вроде бы уже остановлена. Все сидели по домам, продукты людям приносили волонтеры. Может быть, так и надо?
— В том-то все и дело. В Ухане был введен карантин. А у нас нет карантина, нет чрезвычайного положения. У нас есть совершенно незаконное состояние какой-то повышенной готовности. Официально на карантине у нас находятся только те люди, которые имеют на руках постановление Санэпиднадзора. То есть это больные, контактные, прибывшие из соответствующих стран. На них налагаются определенные ограничения. Карантин в Ухане – это был реальный карантин. Люди действительно сидели по домам, государство обеспечивало их продуктами, там действительно никого не впускали и не выпускали. Не будем обсуждать, хорошо это или плохо. Но это та логика, по которой и существует государство.
— А там государство обеспечивало людей продуктами?
— Да, конечно. Там это было сделано централизованно. Вот ведь в чем дело. Возьмем бабушку-пенсионерку. Она не умеет пользоваться интернетом. Она не может себе ничего заказать. Она и карточкой-то не привыкла пользоваться. Ей выдали эту карточку в пенсионном фонде, она приходит в Сбербанк, дает свою каточку в окошко и ей выдают деньги. Она банкоматом не умеет пользоваться, она его боится. И она привыкла жить с этими наличными. А ее сейчас посадили под замок. Она никуда не может выйти, не может купить себе продуктов, не может получить свои деньги. Как она должна жить?
— Ей могут помочь родственники, соседи.
— А если она одинокая? И как могут ее обеспечить родственники, если они живут далеко и у них нет пропусков? Как они приедут? И бабушка не откроет дверь курьеру, потому что она его тоже боится. Потому что она слышала о черных риэлторах. А бабушке больше 65 лет, и она не имеет права выходить из дома вообще. Я уже знаю несколько случаев, когда под маской волонтеров появляются какие-то странные люди, которые начинают выяснять, живет ли бабушка одна, есть ли у нее родственники. У меня есть одна хорошая знакомая, которая живет в одном доме с такой бабушкой. Ей принадлежит две трети дома, бабушке – одна треть, разные входы. И вот к ее соседке пришли, говорят: «Мы волонтеры, будем за вами ухаживать». Бабушке 96 лет. Тут вышла ее внучка, она, к счастью, была дома. Увидев ее, «волонтеры» быстро свернули разговор и убежали.
— Так может быть, нужно ввести полный карантин, как в Китае?
— Нет. Нужен карантин для больных, контактных и так далее. Можно обязать остальных носить маски на улицах, соблюдать социальную дистанцию и так далее. А вот почему нельзя выходить в лес и в парк, мне совершенно непонятно.
— Но ведь будут компаниями выходить.
— Ну почему люди должны выходить компаниями, они что, дураки? Много говорили про шашлыки, но я не знаю ни одного человека, который бы ходил на шашлык в лес или в парк в прошлые выходные. Кроме тех, кто жарил шашлыки у себя на даче. Я понимаю, что нужно закрыть аттракционы, а зачем закрывать огромный Измайловский парк, который по своей сути лес? Или Нескучный сад, или Лосиный остров? А то, что храмы закрыли – это вообще безумие. По распоряжению главного санитарного врача Москвы с 13 апреля запрещены службы с прихожанами. Службы должны идти в таком режиме: духовенство, алтарник и хор. Вот мы в Вербное воскресенье, 12 апреля, служили так: 6 священников, дьякон, чтец, два хориста и один случайно прорвавшийся прихожанин. Но с 13 апреля службы идут совсем без прихожан. Почему магазины не закрывают, а службы надо закрывать? Все это не имеет отношения к борьбе с инфекцией и служит каким-то другим целям.
