Итак, краткое содержание предыдущих серий.
Я заболела 30 марта, Полина — 2 апреля. Симптомы у нас были одинаковые, стандартные, как в учебнике — высокая температура, головная боль и ломота в мышцах, пропало обоняние. Все это время мы провели в изолированном от мира медицинском боксе вдвоём.
фото: Екатерина Сажнева
Всего у нас на двоих взяли семь мазков на COVID-19. Из которых результаты двух первых ( Полининого положительного и моего «как бы» отрицательного) озвучили через неделю, ещё один (мой) потерян безвозвратно, остальные пять «в работе».
С таким анамнезом нас решили отпустить домой. Сказали иногда позванивать, если нам интересно, что там насчёт результатов.
По большому счёту мне это уже не интересно. И мы никому не интересны.
Кроме разве Андрея Малахова, который специально прислал съёмочную группу встречать нас на выписке — как одних из первых переболевших россиян, для кого все уже позади. Позади ли?
Мы должны были самостоятельно, не встречаясь ни с кем, покинуть медицинский бокс через отдельный вход, но куда-то делись ключи от двери на улицу, поэтому нас осторожно провели через все отделение, где шла реальная жизнь, о которой мы не знали, сидя в нашей «золотой клетке».
Вот не реагирующий ни на что старик на каталке, прислонённой к стене. Женщины в переполненных палатах, кашляющие так, что мне самой становится больно, они выглядят согбенными старухами, но, как сказала медсестра, им нет ещё и пятидесяти. Болезнь никого не красит.
По сравнению с этими несчастными, мы действительно чувствовали себя великолепно…
А сегодня утром испуганно позвонили из районной детской поликлиники, к которой прикреплена моя дочь.
Не успели мы вернуться домой, как вдруг нашлись анализы моей Полины: положительные!
Выписывать ее, несовершеннолетнюю, с такими показателями не имели права. Надо было дождаться повторного «отрицательного» результата. А теперь это головная боль нашей районной поликлиники…
Вот и все, что следует знать о статистике заболеваемости и жёсткой борьбе с нераспространением эпидемии.
Почти три недели тесты у подтверждённой «положительной» девочки болтались неизвестно где — так, пустяк.
Моих результатов нет как нет, я же взрослая тетенька, я и без них не умру. При звонке по телефону, который нам дали при выписке — получить информацию о результатах тестов , ответил… женский голос на китайском языке.
Думаю, нам дали телефон лаборатории в Ухане.
Моя точка зрения такова: анализы в России просто не делают, «приятная» статистика — нарисована на коленке, и озвучивается только тогда, когда скрыть ее уже нереально. Так какой тогда смысл выбрасывать на тесты миллионы? Не проще было бы ставить заболевшим диагноз по клинической картине и, соответственно, лечить — в конце-концов, ОРВИ и COVID-19 по терапии близнецы-братья.
Но анализы будут продолжать делать, потому что это ещё и чьи-то миллионы и миллиарды рублей, заложенные в их закупку.
Почему, пусть и поздно, но все-таки озвучивают реальные результаты тестов детей? Скрывать эти данные гораздо сложнее. Старикам и тяжелым пациентам также подтверждают — должны же быть кто-то с идентифицированным диагнозом. Остальные — идут лесом со своими массовыми вирусными пневмониями, которых не видно на рентгене и определяет только платный за свой счет КТ.
В результате полностью идентифицированный КВ остался только у моей Полины.
Она и попала в основной список переболевших, те ежедневно прибавляющиеся цифры по телевизору, одна из которых — моя дочь. Я собой никакую статистику не испортила, но и не украсила.
В моей выписке написано совершенно иное течение болезни, чем у меня было, другая температура — вместо 38,7 — 37,9 и никаких иных признаков COVID-19. В общем-то, если бы я сама себя не знала, то подумала бы — зачем эту взбалмошную дамочку вообще госпитализировали?
Но все уже в прошлом. Сейчас меня больше волнует, приобрели ли мы с дочерью иммунитет, и как надолго?
Где сдать анализы на антитела? Нужно ли проходить компьютерную томографию, чтобы подтвердить нет ли изменений в лёгких? Имеем ли мы право свободно перемещаться по городу или до сих пор опасны для окружающих? Может быть, нам нужен некий опознавательный знак, чтобы прохожие отличали нас в толпе — например, значок в виде противного фиолетового шарика, с расходящихся от него лучами-коронами.
В общем, обычные житейские хлопоты во внезапно сошедшем с ума от коронавируса мире.
Полина рвётся поделиться своей кровью и плазмой для того, чтобы спасти инфицированных COVID-19.
Однако, стать спасителем человечества у неё вряд ли получится — ей нет восемнадцати. А когда исполнится, я надеюсь, мир, если и не забудет об этой инфекции, такое не забывается, то по-крайней мере станет относиться к ней по-взрослому мудро…
Нас положили в больницу в день, когда Россия только засела на жесткую самоизоляцию.
Мы вышли в мир, которого раньше не было. Этот новый мир сшит суровыми нитками пусть и не за семь дней, как положено, но за три недели.
Вернёмся ли мы к самим себе? К своим истокам?
Собеседники-пиксели остаются только на экране смартфонов, не факт, что они настоящие. Они желают мне скорейшего выздоровления и советуют больше не болеть, но я не могу прикоснуться к ним рукой, увидеть живые лица…
Мы вышли наружу. Куда?
Ночью приходят сны, Иногда мне кажется, что сны и есть — последняя, единственная реальность, которая нам осталась, там, в видениях, все по-прежнему свободны и счастливы, и апрельское солнце бьет в глаза.
Там можно дышать полной грудью. Не ждать результатов бессмысленных анализов. Ничего и никого не бояться.
Я открываю глаза и понимаю, что это и есть потерянный рай.
