«Моя специальность — врач-кардиолог. Я — профессор кафедры кардиологии, функциональной и ультразвуковой диагностики. Кроме того, у меня есть вторая специальность — функциональная диагностика. Я также заведую отделением функциональной диагностики в Университетский клинической больнице №1. Это все Первый московский государственный медицинский университет (Сеченовский Университет).
Сегодня наша больница стала ещё одним ковидным центром. Мы до недавнего времени были «четвёртым резервом» и пытались остаться «чистой» зоной. Но не сложилось: наплыв пациентов оказался слишком большим. Теперь я работаю на сортировке пациентов в приемном отделении. Заодно там же заведую отделением функциональной диагностики», — так начался наш разговор с Анной Аксельрод.
О работе в «красной» зоне – в материале «365NEWS».
Анна Аксельрод
— Какие отделения в вашей больнице отдали под «красную» зону, какие оставили для обычных пациентов?
— Теперь у нас нет «обычных» пациентов. Есть только пациенты с коронавирусной инфекцией. Распределение зон на зелёную – чистую и две опасные зоны — красная и желтая — весьма четкое. В опасных зонах все находятся в серьёзной защите.
— Перераспределением больницы занимаются эпидемиологи?
— Да, конечно. Мы были не первыми. Поэтому все сделано довольно четко.
— Вы сразу запомнили, где какие зоны находятся? Путаницы поначалу не происходило?
— Там запутаться просто невозможно. Движение происходит только в определенном направлении. Существует система шлюзов: вы входите в центральный вход, вам измеряют температуру, если она нормальная — вы идёте в раздевалку. Оставляете вещи в шкафчике и двигаетесь надевать защиту в специальное помещение.
— Кто учил надевать костюмы?
— Сначала были обучающие занятия. Затем выделили специальных людей, которые помогают одеться и встречают тех, кто раздевается. И помогают раздеться.
— Расскажите про маски и очки, которые натирают носы и щеки натирают. Вы стали клеить на нос патчи для глаз. Этот опыт переняли у кого-то? Помогает?
— Использовали опыт тех, кто заступил до нас. Натирают сильно, это так. До пузырей у некоторых из нас. У меня, например. Да, патчи и пластыри улучшает ситуацию, но не у всех, к сожалению. На заживление, по сути, нет времени, приходится выходить, как есть.
— Те, кто заступает на смену первый раз, они как дети? Не понимают, что делать?
— Как дети? Нет, таких нет. Им помогают, как я уже сказала. Но растерянности нет — те, кто были морально не готовы, взяли отпуск за свой счёт.
— Работаете сутками? В туалет есть возможность отойти?
— Зависит от подразделения и от количества человек, которые согласились работать. В полной боевой выкладке можно проработать 6-8 часов, не переодеваясь. Есть, пить и посещать туалет невозможно. И это по-разному переносится разными людьми. Моя смена — 8 часов ежедневно с перерывом на выходные. Я могу работать без памперса, но так удаётся не всем. Физические возможности людей очень разные.
— Подписываете свои костюмы?
— Стеклографом сделала надпись на груди и спине — «врач Аксельрод», повесила бейдж с «мирной» фотографией. Чтобы больной чувствовал себя комфортно, а не так, как будто его встречает отряд космонавтов.
— Правда, что под костюм надевают пижаму? Речь о самой обычной пижаме, в которой спят?
— «Пижама» — это жаргон. Можно поддеть любую хлопковую одежду. Или хирургический костюм. На выходе из зоны аккуратно снимается сначала костюм, перчатки, маска и очки, а затем и сама «пижама». Все сбрасывается в отдельные контейнеры. Пижама «уходит» на дезинфекционную обработку, как и кроксы. Раздевшийся человек идёт в душ. А потом возвращается через другой коридор в чистую зону.
— Жарко в костюме?
— Зависит от личных особенностей: кому-то жарко, кому-то — нет.
— За смену можно сбросить пару килограмм?
— Нет, вряд ли. За несколько смен — да, вполне.
— Руки – какие они стали после частого ношения перчаток, антисептиков?
— Руки превратились в терку, но ситуация улучшилась именно после ношения трех пар перчаток — третья пара меняется после каждого больного.
— Памперсы тоже нужны?
— У меня лично памперс тоже «не пошёл». Не пью и не ем спокойно.
— В перерывах на обед, ужин говорите с коллегами о работе или о чем-то другом?
— Ну, по-разному, конечно. Я очень весёлый человек. Мне трудно сохранять серьезность даже в самых тяжёлых историях. Например, было так.
«Встречаю коллегу в раздевалке. Он — один из самых замечательных людей- заступает на смену впервые:
— …Аксельродец, проконсультируй меня, пожалуйста.
— Так?
— Что, куда и как.
— Сашка, дружище! Вначале о главном. Расширь кругозор. Нашим с тобой неарийским носам требуется уход и забота. Маша только что привезла патчи и пластыри, она великий человек!
— В смысле?
— Слушай, если ты не хочешь такой же нос с пузырями, как у меня, возьми одну коробочку себе.
— И что с ней делать?
— Видишь палочку?
— Вижу. И эту палочку куда?
— Саш, своей рукой соскреби верхний патч.
— И что?
— Наклеивай.
— Куда?
— Ну, прям туда.
— Понял. А скажи мне, Аксельродец, почему эта штука такой странной формы?
— Потому что она не для этого.
— А…так я и думал! Но всё же, это для чего?
— Это тетки кладут под глаза, Сашка…»
— Вашему кабинету присвоили номер 13. Несчастливое число.
— Номер тринадцать предполагался вначале. Но потом кабинетов стало пять: часть сотрудников не вышли в ковидную зону, трезво взвесив свои силы. Мне достался как раз пятый.
— Врачам предлагали работать по восемь смен без отдыха и жить в больнице – многие отказались?
— Это очень болезненный вопрос — количество и продолжительность смен. По восемь смен подряд – такого не было, конечно. Но я знаю, что в некоторых отделениях были конфликты относительно продолжительности смен. Их разруливали. Я не хочу об этом рассказывать, потому что всколыхну затихший конфликт снова. Что совершенно уже не нужно.
Сейчас многие сотрудники изолировались и живут в гостинице. Больница это оплачивает. Ещё есть QR-коды на такси. Но конфликты, конечно, есть все равно. И это нормально. В острой ситуации люди всегда будут ссориться и мириться. Так они устроены. И у каждого будет «своя» правда.
— Медперсонал боялся работать с ковидом. Есть, кто уволился?
— Есть те, кто взял отпуск за свой счёт. И никто не вправе их осуждать, мне кажется. У каждого свои физические возможности. Тем более, что страх сам по себе здоровья не добавляет.
— Вы преподаете в мединституте. Сейчас студентов призывают работать в больницах. Многие возмущались. Что думаете по этому поводу?
— Мне кажется, это не взрослые люди. Со всеми вытекающими последствиями.
— После работы, вернувшись домой, сразу засыпаете или тяжело?
— По-разному бывает. Лично я пытаюсь переключиться на младшего сына Андрюшу. А душ принимаю дважды: на работе и дома.
— Ваша семья самоизолировались?
— Я не изолировалась от семьи. Мы все остались жить за городом.
— Вы во время работы успеваете позвонить детям, проконтролировать их?
— Во время работы позвонить из красной зоны невозможно, там специальный рабочий телефон. Не до того просто.
— Ваш брат работает в Нью-Йорке, он тоже врач. Вы обмениваетесь информацией?
— Мой троюродный брат Леонид работает медбратом в приемном отделении одного из небольших госпиталей Нью Йорка. По сути никакой разницы я не увидела: мы многое с ним обсуждали о том, какие схемы у них применялись в лечении пациентов. Проблемы, сомнения и достижения в вопросах диагностики и лечения у нас примерно одинаковые. Разница в том, что мы немного опаздываем в своём пике. Они уже «свернулись», а мы нет. Но для нас их опыт, конечно, ценен.
— Когда возвращаетесь домой, проходите процедура с переодеванием. Раздеться до трусов и сразу в душ — этому научил вас ваш брат?
— Раздеться до трусов на коврике у двери — да, это Лёня. За что ему большое спасибо.
— Чего вы боитесь?
— Я не боюсь, я опасаюсь. Не хочется осложнённого течения коронавирусной инфекции.
— Ваша жизнь сейчас сильно изменилась? От каких-то привычных вещей пришлось отказаться?
— Конечно изменилась: она обрушилась. В ней все непривычно. Как и у всех.
— Вам сны снятся? Какие?
— Снятся. Разные. Иногда сортировка больных в приемном снится.
— Пациенты – вы с ними знакомитесь, может, кто-то запомнился вам? О чем они говорят?
— Это калейдоскоп. Некоторые говорят: «Я соблюдал и старался, но заболел все равно». Некоторые просто молчат в ужасе. Люди ведь очень разные, это естественно.
— Врачи заболевают и лечатся в вашей же больнице? Кто-то тяжело болел?
— Мы не так давно начали. Но да, случаи уже есть.
— Ходят слухи, что богатые пациенты просят для себя улучшенных условий содержания в больнице, предлагают деньги? Сталкивались с подобным?
— Лично ко мне никто не обращался с подобными просьбами.
— Вы мне сказали, что сейчас приболели. Не могли понять, ОРВИ или COVID-19. Чем лечитесь?
— Да, я заболела. Также заболели мой муж и младший сын. И уже нет никаких сомнений, что это коронавирусная инфекция. Муж заболел очень незаметно и стерто, потом мы с сыном. Все было как у одного из моих пациентов: «Я все соблюдал, но все равно заболел». Мы даже не сразу поняли, что произошло. Пока все протекает в легкой форме, и я не хотела бы обсуждать своё лечение. Потому что это может оказать кому-то плохую услугу — идея «я буду лечиться, как Аксельрод» — совсем не хороша. Подбор препаратов индивидуален в каждом случае.
— Сознание врачей изменилось за это время?
— Конечно, это неизбежно. Мир обрушился: и профессиональный, и человеческий.
— В каждой больнице, как на любой работе, есть друзья, враги, любовные отношения – все это отошло на второй план?
— Даже не знаю, что сказать про врагов и любовников. Это другая сторона жизни, не моя. Я там просто работаю и дружу. Очень беспокоюсь за некоторых коллег. Не люблю терять людей на работе физически.
— Известно, что врачам присущ здоровый цинизм. Сейчас все больше медработников стали, наоборот, сентиментальные. Заметили?
— А кому это «известно», что «циничные»? И что такое «здоровый цинизм»? Наверное, есть формы защиты в виде дефицита эмоций или эмоционального выгорания. Я такое видела не один раз. Но это не цинизм, это другое.
— Эпидемия изменила людей?
— Скорее, «раздела» их. Она подтвердила известный тезис «люди лучше, чем они кажутся и хуже, чем они хотят казаться». Мне он всегда казался очень точным.
— Вы строите планы на будущее, о чем мечтаете, когда все закончится?
— Обняться. Со всеми: и на работе, и с родителями.
— Когда вы видите на улице гуляющих людей или толпы в магазинах, делаете замечание или проходите мимо? Что происходит у вас в голове, вы ведь как никто другой понимаете, как это опасно сейчас находится вне дома?
— Есть ещё один точный тезис: «насильно осчастливить невозможно». К сожалению, это именно оно.
Сейчас возникло четкое понимание, как «правильно». Точнее, как неправильно. Кто-то недавно писал, что нормальные врачи и преподаватели (профессора и доценты) не должны участвовать во всем этом ради быдла: идёт «естественный отбор по уровню IQ среди людей, которому не надо мешать». Неправильно написал, мне кажется.
Лично я знаю несколько заболевших, которые тщательно соблюдали режим изоляции, но все равно заболели. Один из них, пожилой человек, уже умер в реанимации, двое, мои ровесники, — дома. Да и моя семья заболела так же, соблюдая меры предосторожности с масками и перчатками. И имея хорошую систему защиты на работе. Я точно знаю, что почти никогда нельзя делить людей на «они и мы». Когда начинаешь делить, сразу рискуешь попасть в «они». Потому что «они» попроще устроены, у «них» все понятно, разумно и легко.
Мне вот очень нравится «А тут и наши подошли!». Это когда пришёл кто-то тебе на помощь. И в жизни, и в красной зоне. К кому приходили на помощь (а ко мне лично приходили), — тот не делит. Тот знает и на всю жизнь запоминает, что такое крушение, когда в обломках прежней сытой и благополучной жизни самые разные люди вытаскивают тебя, чтобы ты в своем будущем так же стал «нашим». Иногда для хорошо знакомых своих, иногда для абсолютно чужих.
Мы ведь там не ради кого-то, мы там ради себя, если честно.
Но вот правильно именно это, мне кажется.
