Когда на кону стоит жизнь близкого человека, люди готовы свернуть горы. Жена петербуржца Владимира Абрамова, заболевшего коронавирусом, свернула не одну гору, но уперлась в непреодолимое препятствие – бюрократию. Почти две недели Элла Абрамова боролась за спасение мужа, который 13 дней находился на аппарате ИВЛ. 13 мая Владимира не стало. Ему было 54 года.
Женщина сделала невозможное — по соцсетям нашла доноров плазмы крови. Вот только плазма до пациента не дошла.
фото: Наталия Губернаторова
Накануне смерти Владимира мы общались с его женой Эллой. Женщина держалась. Не знаю, как у нее получалось. До последнего она верила, что мужа спасут. Разве может сгореть здоровый мужчина за считанные дни?
Сегодня я собиралась консультироваться со знакомыми врачами, звонить в больницу, где проходил лечение Владимир.
Утром раздался звонок от Эллы.
— Нет смысла никуда звонить. Утром муж умер…
Пауза.
Я не могла высказать соболезнования. Ничего не могла произнести. Будто онемела. В горле пересохло.
Так и молчали. На одном конце провода Элла. На другом – я.
— Мне даже не дали с ним проститься, хотя мы находились в одной больнице. Теперь меня отпустят домой, — прервала тишину Элла. – Отвезут на КТ, если все нормально выпишут. А куда мне возвращаться? В пустую квартиру, где меня запрут на две неделе на самоизоляцию. Там я и умру…
Я не стала добивать Эллу информацией, что на похороны ее, скорее всего, тоже не отпустят – двухнедельный режим на самоизоляции для нее не отменят.
Этот текст я писала, когда еще была надежда на спасение Владимира.
«После 10 дней на ИВЛ у мужа развился сепсис»
Коронавирус Элла и Владимир Абрамовы переживали вместе. Супруги заразились в один день. Болезнь протекала по стандартной схеме – недомогание, температура, першение в горле. Сначала лечились дома. В больницу ехать боялись. Терапевт из поликлиники назначила антибиотики.
29 апреля у Владимира поднялась высокая температура, стало тяжело дышать. Вызвали скорую. Семью госпитализировали в СПБ ГБУЗ «Городская больница №20».
Супругов разделяли этажи. Элла лежала в отделении для пациентов с легкой формой коронавируса. Владимир – в реанимации.
Последний раз женщина слышала голос мужа перед майскими праздниками.
1 мая телефон отключился.
Мужчину подключили к аппарату ИВЛ.
И дальше начался ад.
— Все майские праздники я умоляла, чтобы в лечении мужа использовали метод переливания плазмы крови с антителами к COVID-19, — рассказывала Элла. — Всюду писали, что в Москве плазму переливают, и людям становится легче. В Питере тоже стали использовать этот метод.
Я переписывалась с родственницей одного доктора, который лежал в НИИ имени Павлова. Ему перелили плазму, стало легче. Списывалась с девушкой из горбольницы Святого Георгия — у нее сестра находилась на аппарате ИВЛ. Ей поначалу отказывались переливать плазму, потом уступили. Так пациентке на следующий день стало лучше, ее сняли с ИВЛ.
Элла донимала вопросами врачей в больнице по поводу плазмы. Упиралась в глухую стену молчания. Выйти на руководство стационара не получалось, телефоны не отвечали. Сайт больницы на майские праздники заглох.
Каким-то чудом женщина разыскала сотовый номер заведующей реанимации, где лежал муж. Врач руководила рабочим процессом из петербургской клинической инфекционной больницы им. Боткина, где сама проходила лечение.
— Заведующая отделением посоветовала мне самостоятельно найти донора плазмы крови и договориться, — продолжает Элла. — Мы нашли такого человека по соцсетям. Мужчина сдал кровь в НИИ Павлова в отделение трансфузиологии. Я наивно предполагала, что теперь наша больница спокойно заберет плазму и перельет мужу. Тем более, что руководитель отделения трасфузиологии в НИИ сказал: «Пожалуйста, забирайте, только пусть ваша больница отправит нам официальный запрос».
И дальше Элла столкнулась с железобетонной стеной бюрократии, пробить которую не удалось.
— Официальный запрос наша больница писать отказалась. Как выяснилось, у стационаров разное финансирование: у нашей больницы №20 — городское, у НИИ Павлова – федеральное. Взаимоотношения между ведомствами невозможны. Заведующая реанимационным отделением заявила — никакую плазму мы не получим. Я спросила: «Куда же они денут нашу плазму»? И услышала: «Оставят для своих исследовательских экспериментов». Сейчас я уже понимаю, что сотрудник НИИ, скорее всего, знал эти нюансы, и понимал, что наша больница такой запрос не напишет.
Элле посоветовали обратиться в больницу №40, где открылся донорский центр для переболевших Covid-19.
Женщина возобновила поиски очередного донора. Отозвалась одна девушка. Правда, попытка сдать плазму не увенчалась успехом.
Вот какой сообщение отправила потенциальный донор Элле: «В 40-ю больницу не дозвонилась — занято или не отвечали. Позвонила на станцию переливания крови. Там сказали, что не имеют к этому отношения. В Боткина от меня отмахнулись, отправили обратно на станцию переливания крови. Я снова туда. Мне посоветовали позвонить в какой-то НИИ. Там меня послали. Причем очень грубо и бросили трубку. Даже не знаю, как быть».
О своих проблемах Элла сообщила заведующей реанимации. Та ответила: «Не ищите больше доноров. Все изменилось. Теперь ни при каких условиях больница №20 не может использовать метод переливания плазмы крови, даже если мы ее украдем. Потому что на внедрение такого лечения в нашем стационаре у нас недостаточно нормативной документации».
Элла не сдавалась. Изучила данный вопрос, подняла документацию по больницам Санкт-Петербурга. Выяснила, действительно, в Питере с плазмой могут работать только несколько клиник. Больницы №20 в списке не оказалось.
— Знаете, что я стала делать? Выходила в коридор отделения, ловила врачей, которые проходили мимо, чтобы узнать, как мне действовать дальше? Мои доктора пожимали плечами, они не знали.
Я стояла часами и ждала, может, пробежит заведующая отделением, поговорит со мной. Потом меня стали ругать, мол, не указывайте врачам, как им работать, — продолжает Элла. – Я снова и снова находила доноров, готовых сдать кровь на плазму в любой момент, но доктора уже твердили, что плазма – не эффективна, это экспериментальный метод, не панацея.
Я писала заявление в реанимацию, чтобы врачи собрали комиссию и оценили возможность применение этого метода по отношению к моему мужу. Дочка отправляла на имя главврача электронную телеграмму с такими же просьбами. Но все упиралось в отсутствие нормативных документов – больнице не выдавали разрешения на переливания крови. Хотя на тот момент состояние моего мужа еще позволяло его спасти.
«Чудес не бывает»
10 мая Элла поняла, что историю с плазмой можно закрывать. Поинтересовалась, может нужны какие-то лекарства для мужа. Ее успокоили: всего хватает, лечение проводят стандартное, пациенту колют антибиотики последнего поколения.
11 мая у Владимира развился сепсис, что являлось противопоказанием для использование донорской крови.
— Я поинтересовалась у врачей, как они определили диагноз, анализ крови у него не брали. Оказалось, по клинической картине — тахикардия, высокий пульс, высокая температура, — добавляет Элла. – Задала вопрос: «В вашей практике удавалось вытащить человека из такого состояния, есть вероятность, что выживет?» И услышала: «У нас таких чудес не случалось». Я лихорадочно приступила к поискам больницы, где спасают людей с сепсисом, но оказалось, что перевозить мужа в другой стационар опасно.
12 мая, когда мы разговаривали с Эллой, в ней еще теплилась надежда на спасение мужа. Она просила узнать, может, какие-то врачи примут пациента с COVID-19 и сепсисом.
Я не успела узнать.
13 мая Владимира не стало.
— Мужу было всего 54 года, он работал водителем аварийной машины в компании «ПетербургГаз». Думаю, там заразился. Хотя, это уже не важно. У меня остался один вопрос – кто те люди, которым переливали плазму, как они этого добились? И почему пациентам одни больниц дают шанс на спасение, а другим нет?
