В период расцвета советской экономической модели доля тогдашнего малого и среднего бизнеса, так называемой промысловой кооперации, в промышленности составляла едва ли не больше, чем сейчас, — 6% в 1940 году. Но советская экономическая модель в целом, безусловно, являлась нерыночной. Рынок выполнял в ней хоть и исключительно важные (о чем свидетельствует ее стремительная деградация после разрушения рыночного сектора Хрущевым), но все же вспомогательные функции.
Фото: Aleksander Lyskin/Global Look Press
тестовый баннер под заглавное изображение
Развивая рыночные отношения после уничтожения Советского Союза преимущественно в интересах финансовых спекулянтов, либеральная бюрократия приложила и до сих пор продолжает прилагать колоссальные усилия как для искоренения нерыночных сегментов экономики (вроде фундаментальной науки), так и для перевода на рыночные принципы принципиально нерыночных по своей природе сфер общественной жизни (вроде систем жизнеобеспечения, медицины, образования и культуры).
Однако при этом те же самые «фиктивные менеджеры» поразительным образом оставили в неприкосновенности наиболее вопиющие извращения рыночных норм. Начиная с середины 60-х годов (с пресловутой «хозрасчетной» реформы Косыгина—Либермана) эти извращения допускались и усугублялись советской системой в бессильных попытках совместить потребности стремительно развивавшегося и постоянно усложнявшегося хозяйственного организма с оголтелой марксистской схоластикой (уже тогда более чем столетней давности), и сегодня они выглядят все более шизофреническим рудиментом позапрошлой эпохи.
Едва ли не наиболее ярким примером подобного извращения служит определение прибыли предприятия как определенной, заранее устанавливаемой доли себестоимости его продукции. Именно этот механизм стал в свое время непосредственной причиной чудовищного «самоедского» характера позднесоветской экономики и ее незаметной даже для самих ее организаторов и управленцев переориентации с первоначального повсеместного снижения издержек на их столь же повсеместное завышение.
Причина этого, как и у других далеко не только экономических извращений, была вульгарно примитивна. Первая научно-техническая революция, развернувшаяся в полном объеме с конца 50-х годов прошлого века, драматически усложнила и разнообразила необходимые для развития и даже хотя бы выживания общества производства. Тем самым она увеличила число значимых для экономики видов продукции качественно — до уровня, практически исключавшего сохранение прежнего планирования на основе натуральных показателей, «в штуках и тоннах».
Компьютерные мощности, которые могли исправить ситуацию, обслуживали преимущественно оборону, но самое главное — воспринимались постсталинским политическим руководством как совершенно неприемлемое ограничение его власти (под которой в силу ее фундаментального разложения уже тогда понимался почти ничем не сдерживаемый произвол).
Столкнувшись с необходимостью (не только для планирования как такового, но для обеспечения управления в целом) объединять различные типы продукции в укрупненные группы, государство стало делать это на основе единственной позволяющей осуществлять такое объединение системы стоимостных показателей, «в рублях». Предпринятая было в рамках ВПК попытка оценивать выпуск вооружения на другой интегрированной основе, опирающейся на прежние натуральные показатели — в тоннах, — успехом не увенчалась, так как мгновенно создала угрозу снижения качества оружия, и вошла в историю статистики и экономики как феноменальный анекдот (вроде отнесения при позднем Горбачеве межконтинентальных баллистических ракет к категории «товаров народного потребления» — без всякого стратегического умысла, всего лишь для вывода их производства из-под «президентского» налога с оборота в непосильные 5%).
Превращение стоимостных показателей в ключевые, базовые для всего процесса планирования и управления обеспечило переориентацию всего мышления управляющей системы на стоимостные, то есть в основе своей рыночные критерии. Именно это стало фундаментальной причиной ее глубокого перерождения и последующего стремительного краха, зримо напоминающего крушение самодержавной России (которая, по воспоминаниям современников, «слиняла в три дня»).
Однако стоимостная, то есть рыночная в своей основе, оценка деятельности предприятий в фундаментально нерыночных условиях советской экономической системы создала принципиально нерешаемую в силу своей внутренней противоречивости проблему определения цены производимой продукции.
Пока работа предприятия оценивалась в основном на основе выполнения плана производства в натуральных показателях, цены имели существенное значение только в секторе розничной торговли, где они балансировали доходы населения, наполняли государственный бюджет и служили ориентиром для рыночного сектора торговли.
Однако, когда всю деятельность предприятий в условиях административной централизованной экономики начали оценивать прежде всего по финансовым показателям, проблема определения цены их продукции стала ключевой для всего хозяйственного механизма. И, несмотря на разнообразные эксперименты и противоречивые теоретические изыскания, ее в целом рассчитывали на основе себестоимости производимой продукции, увеличенной на некоторый относительно произвольно устанавливаемый процент.
Именно это стало непосредственной причиной нарастающей ориентации позднесоветской экономики на рост издержек. Ведь для того чтобы улучшить свои финансовые показатели и увеличить средства, которые они могли использовать в своих интересах (пусть даже и жестко разделенные между целевыми фондами, в рамках которых, например, средства для текущего ремонта нельзя было направить на ремонт капитальный), предприятия объективно были вынуждены наращивать себестоимость производимой продукции, попутно тормозя, а то и вовсе блокируя неумолимо снижающий эту себестоимость технический прогресс.
Поразительно, но в рамках крупных корпораций, особенно в государственном секторе, эта извращенная даже для нерыночной экономики система сохранилась и на четвертом десятилетии рыночных реформ.
Результаты носят откровенно патологический характер.
Прежде всего затруднено, а порой и невозможно применение современных технологий. Даже в ВПК применение хорошо известной и давным-давно освоенной прогрессивной обработки материалов, снижающей себестоимость продукции в десятки раз, становится совершенно недопустимым по сугубо экономическим причинам, так как падение себестоимости из-за советских пережитков ценообразования резко сократит средства, оставляемые в распоряжении предприятия, и ему нечем будет платить зарплату (не говоря о кредитах).
Чудовищна ситуация и при сравнении эффективности предприятий. Распространение современных технологий вызывает ликвидацию части предприятий, работающих по старым технологиям: например, распространение шпал из железобетона, сокращая потребность в деревянных шпалах, вынуждает постепенно закрывать шпалопропиточные заводы.
Разумеется, в первую очередь надо закрывать наименее эффективные предприятия. И, разумеется, эффективность предприятия оценивается по рентабельности его активов — грубо говоря, прибыли, деленной на стоимость оборудования.
Однако внутри крупной компании прибыль отдельного предприятия, не работающего на свободном рынке и жестко встроенного в технологическую цепочку, обычно механически определяется по-старому: как доля от себестоимости производимой на нем продукции. Чем современнее оборудование, тем ниже себестоимость и тем ниже (в абсолютном выражении) прибыль.
В то же время стоимость активов в рамках крупной корпорации рассчитывается на основе балансовой стоимости: цене оборудования с учетом его износа. Машины времен Иосифа Виссарионовича изношены «в ноль» и почти ничего не стоят, а современное сложное оборудование только начинает амортизироваться и стоит дорого.
В результате наименее эффективными и подлежащими закрытию в первую очередь считаются самые современные и самые производительные предприятия с новейшим оборудованием: из-за низкой себестоимости продукции у них минимальная нормативная прибыль, а из-за новизны оборудования — максимальная его стоимость.
Результатом становится последовательное и методичное разрушение производительных сил под личиной заботы о «рыночной эффективности», причем управляющие корпорациями бухгалтеры демонстрируют патологическую неспособность не то что осознать, но даже и просто вообразить последствия своих действий.
Понятно, что применение внерыночных хозяйственных механизмов вроде нормативного определения цены на основе себестоимости в рыночных условиях внутренне противоречиво и потому неприемлемо.
Однако игнорирование этого противоречия и широкое распространение извращенных патологических подходов, ставших одним из механизмов разрушения советской цивилизации, в современных условиях являются механизмами разрушения цивилизации уже российской.
